А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
- Хорунжий Громов, - лихо и небрежно отсалютовал Громов. - Командир заставы. - Не проводите меня к своему начальству, хорунжий? - спросил Баглай. - Надо бы как-то миром все уладить... - Миром был бы в самый раз, - согласился Громов. - Верхами ездите - или все более на железе? - Больше на железе, - сказал Баглай. - Но и верхами можем - как без этого? Поднятый внезапной телеграммой (телеграф при трудовиках работал с перебоями, судорожно, но - работал), Виктор Пигулевский, он же Виктор Виндам, последние полгода - начальник тюрьмы Свитуотера, самого большого города на восточном побережье Острова, - начал немедленно готовиться в дорогу. Он знал, что этот час придет, поэтому все основное всегда было под рукой. В Свитуотере проходы были, но использовали их редко, поскольку Свитуотере сопрягался с китайским городом Аньда. У Пигулевского, да и не только у него, всегда вызывало изумление, почему сверхтекучие китайцы не просачиваются в Транквилиум? Казалось бы, чего проще... Но китайцев, как и вообще азиатов, здесь было по пальцам перечесть. Феномен, не имеющий достойного объяснения... Идти через Китай было долго и муторно, проще - здесь доехать до Тринити и перейти в Благовещенск. Поезда ходили только воинские и какие-то "специальные". Как раз такой и готовился к отправке, когда Пигулевский, потрясая своими пасскардами и пауэрбэджами, налетел на вокзального "мастера" и принудил его к сдаче. В результате отправку поезда задержали, к неудовольствию двух профсоюзных шишек, то ли везущих какой-то груз героям-фронтовикам, то ли, скорее всего, намылившихся вывезти какое-то добро из прифронтовой полосы. И к Пигулевскому они до поры относились прохладно - но когда узнали, что он участвовал еще в первом восстании мастеровых и матросов в Порт-Элизабете, оживились и частично приняли его в свои ряды. Тринити кишел армией. Похоже было на то, что части стоят друг на друге в несколько слоев. Пехота, морская пехота, кавалерия, железнодорожники... Смотреть на это было, с одной стороны, тягостно, а с другой - странным образом грело. Пигулевский давно заметил за собой, что втайне сочувствует палладийцам. Пусть они там и монархисты-черносотенцы-крепостники - но одной крови, ты и я... Он знал, что это неправильно, но ничего не мог поделать с собой. Вот эти два жлоба: они мне что, роднее? Шептались о гибели эскадры адмирала О'Греди. Сейчас все узнаю, подумал Пигулевский. Нужный дом еле нашелся. Двери выбиты, в окнах ни единого стекла. На втором этаже кто-то жил: валялось тряпье. Он дошел до черной лестницы, спустился вниз. Медным ключом, хранившимся у него всегда, отпер заднюю дверь. Открылась она с трудом: по ту сторону было по колено светло-серой тончайшей пыли. Загребая ее, спотыкаясь, плюясь и кашляя, он пересек двор и вышел на улицу. Здесь пыли было хоть и не по колено, но по щиколотку наверняка. И - никаких следов... У разбитой витрины аптеки он остановился, перебрался через прилавок и прошел в служебные комнаты. Лестница, прислоненная прежде к стене, упала и еле угадывалась под пылью и плоскими листами пепла от сгоревших газет. Он поставил лестницу на место, поднялся к потолочному люку. На чердаке пыли было не в пример меньше. Пигулевский дошел до другого люка, открыл его. Там была нормальная, ничем не захламленная комнатка: столик, три стула, кушетка. Служебное помещение КГБ на вокзале в Благовещенске. Он спускался, когда дверь открылась. далее